Саксофонист отчаянно киксанул и продолжил играть как ни в чем не бывало.

Анжела пыталась поддержать разговор, но Джонатану показалось, что она избегает встречаться с ним взглядом. Она рассказала обо всех новостях компании и о том, что там происходило во время его отсутствия. Когда эта тема была исчерпана, она принялась комментировать текущие события в присущей ей манере, сдобренной едким юмором, который так ему нравился. Моментами он переставал вникать в суть того, что она говорит, наслаждаясь просто самим разговором. Ему показалось, что их отношения начинают восстанавливаться, – он радовался этому, наслаждаясь им же самим созданной иллюзией.

А потом ему и в самом деле показалось, что что-то изменилось: он уловил в глазах Анжелы ту же радость – ей, похоже, нравилось вот так с ним беседовать вдвоем. Перемена была еле заметной: легкий отсвет в глазах, мелькнувшая на губах улыбка. А голос Марджи становился все настойчивее, все требовательнее, и наконец Джонатан понял, что это сильнее его. Сейчас или никогда.

Он не сводил с Анжелы глаз, чувствуя, как в нем растет та самая уверенность, то самое мужество, которого ему до сих пор не хватало. Анжела все говорила и говорила, и на губах ее теперь играла настоящая улыбка. Нет, ему не показалось: она действительно улыбалась, и взгляд ее все чаще и чаще останавливался на нем.

– Анжела…

Она подняла на него глаза, замолчала и взглянула мягко и нежно, словно она чего-то ожидала. Этот взгляд придавал ему смелости заговорить с ней. Ему хотелось продлить этот яркий миг, навсегда сохранить взгляд Анжелы.

– Анжела… Я хотел тебе сказать… Ты была права… в тот раз… когда упрекала меня, что я мало времени уделяю семье… воспитанию Хлои… в общем, всему… Теперь я это понял… И хотел тебе это сказать…

Она не ответила и пристально, молча смотрела на него. Он снова заговорил:

– Я понял, что тогда, может быть, не умел показать… или сказать тебе… что я тебя люблю. Это глупо, но я думал, что ты и так это знаешь, что тебе и не нужно постоянно это слышать.

Она никак не реагировала – просто очень внимательно его слушала.

– И еще я хочу, чтобы ты… чтобы ты знала, что мое чувство к тебе осталось… таким же, как прежде. И… я подумал, что нельзя позволить какому-то недоразумению разрушить отношения… отношения, которые для меня всегда были очень важны…

Он замолчал. Анжела по-прежнему не сводила с него глаз, но ее улыбка исчезла, взгляд стал безразличным и холодным, лицо – жестким. Она смотрела на него довольно долго, ничего не говоря и не двигаясь. Потом кашлянула, чтобы прочистить горло.

– Мне пора идти.

Она встала, положила мобильник в сумочку, перекинула ремень через плечо и исчезла в потоке пешеходов.

Растерянный Джонатан неотрывно смотрел в толпу безымянных прохожих, размеренным шагом идущих по своим делам.

Он вдруг почувствовал себя опустошенным: у него не осталось ни энергии, ни мыслей. И надежды тоже не осталось. Бездушный звук саксофона отдавался в голове. Нескончаемый поток прохожих струился перед глазами, но внимания не задевал – как вода, что стекает по листьям и не может их намочить.

Он машинально достал бумажник и расплатился.

Потом взял телефон, набрал номер, и гудки перекрыли звук саксофона.

– Майкл, это я, Джонатан.

Перед тем как продолжить, он набрал в грудь воздуха.

– Я внимательно подумал и решил принять твое предложение. Предупреди адвоката, чтобы он приготовил документы. И чем скорее, тем лучше.

«И Остин Фишер только что блестяще отвоевал себе место в полуфинале, выиграв у австралийца Гая Харрисона. От его травмы, похоже, осталось только дурное воспоминание, хотя бандаж все еще стягивает плечо. Напомню вам счет: 6:4; 7:5; 6:4. Публика, вероятно, слегка разочарована: ведь симпатичному австралийцу удалось завоевать сердца зрителей и…»

Майкл выключил телевизор, весьма довольный. Еще один повод выпить шампанского! Решение Джонатана окрылило его. Едва он расплатится с ним за его долю, как станет владельцем двух третей капитала и сразу же перепродаст бизнес как убыточное предприятие тому, кто предложит за него кругленькую сумму. Дело выиграно! И он сможет позволить себе отпуск, блаженное безделье на солнышке, красивых девушек…

И тут ему в голову пришла идея. Он набрал номер.

– Саманта? Это Майкл. Давай пересечемся сегодня вечером.

– Это еще зачем? Я занята.

– Чтобы устроить маленький праздник! Чем это ты занята?

Ответом было молчание.

– Отгадай.

– Так в чем проблема – отмени!

– Я держу свои обещания – это вопрос репутации. У меня взыскательные клиенты.

Майкл хохотнул:

– Плачу вдвое.

Джонатан отложил бритву и выглянул в окошко ванной. В саду напротив слышались детские голоса: там играли дети Гэри. И тут в сад вышел папаша.

– Что там за пакость вы еще затеяли? – крикнул он.

– Но папа, мы не делаем никаких пакостей – мы играем! Иди посмотри, что мы придумали!

– Нет, так не пойдет! Или вы думаете, что на отца можно наплевать? Что, не терпится расколошматить окно? И слушать вас больше не желаю, понятно?

Мальчишки с недовольным видом угомонились. Папаша удалился, даже не заметив, как они растерялись. Смерть матери стала для детей жестокой утратой. С таким настроем отца им теперь и вовсе не достанется ни капли нежности…

Джонатан подумал о Хлое, об Анжеле…

Майкл с самого начала был прав. Находиться вместе им вредно. Спустя долгое время он решил все-таки перевернуть страницу и перейти к следующей. Это поможет ему забыть Анжелу и позволит создать что-нибудь новое.

Он хорошо знал: сожаления по поводу сделанного выбора ни к чему не приведут. Такова жизнь: по ней, как вехи, расставлены наши ошибки, и эти ошибки имеют право на существование. Они, несомненно, приносят свою пользу, несмотря ни на что. Принимать. Философия Марджи приводила к прощению. Принимать – это особое искусство жить.

Конечно, жалко бросать работу как раз в тот момент, когда она начала для тебя обретать смысл, но ему по-прежнему хотелось верить. Жизнь слишком коротка, чтобы жаловаться на разочарования, и он это знал, как никто другой. Жизнь – это непрерывное движение: каждый миг все изменяется, и сопротивление этим изменениям может привести только к беде. А идти вперед, обновляться и, в конце концов, ценить все, что происходит, помогает вера в жизнь. Он пока не знал, что станет делать дальше, но у него впереди еще было время. На бумажную писанину уйдут долгие недели, и он решил, что останется на месте до последнего дня. Он сохранит, насколько это возможно, тот порыв, что совсем недавно его воодушевил, и станет выполнять свои обязанности так, как он теперь это понимал.